Книга Джулия [1984] - Сандра Ньюман

он. — Ты лжешь.

Она солгала? Ну нет, это же обыкновенное двоемыслие, правда? Но как их различить? Ей вспомнилась Диана Винтерс: что, если здесь та самая игра в «два плюс два будет пять»? Джулия невольно выговорила вслух:

— Это игра в «два плюс два будет пять»?

— Четыреста, — ответил он.

Джулия хотела представить это как арифметическую задачку, но ее вновь пронзил электрический ток. Это было невообразимо: тело не способно выдержать такую муку. Она скрутила Джулию в смертельную спираль ярости. Младенец неистово брыкался; каждый толчок отзывался болью в тазовой кости. Ребенку причинили вред! Ее кормили обманами. Двоемыслие. Как это понять?

— Вижу, ты хочешь нам угодить, — проговорил О’Брайен. — Но нам угождать не надо. Притворяться и фальшивить бессмысленно. Ты должна быть тем, что от тебя требуется, — не более и не менее.

Джулии стоило некоторых усилий вспомнить, чем же ей требуется быть. Потом она сказала:

— Да, только весьма затруднительно желать страданий другому, когда страдаешь сама. Это же очевидно. Наверняка так и есть.

— Не пойдет, — с сожалением изрек он. — Тебе нужно овладеть этим навыком. Ты должна знать, какую причиняешь боль, и желать ее другим. Ты должна мечтать о чужих страданиях.

— Я научусь. Спасибо. Теперь я вас услышала и понимаю, что это возможно.

— Очередная ложь, к сожалению.

— Как мне распознать, что я лгу? Это ведь вы сказали. Вы ведь это сказали. Я хочу понять.

Он произнес:

— Тысяча.

Такая величина ее напугала, но когда последовал удар током, она поняла, что ей не впервой. Ничего нового: парализующая мука, ужасающий хруст в позвоночнике, ощущение чего-то неладного в мозгу. Разрушение мозга. Потом дыхание восстановилось. Она выжила. Его лицо расплылось, а затем стало ужасающе отчетливым. Она выдавила:

— «Передай ему от меня, что он — посредственность и вор чужих идей». Диана Винтерс. Она дала моей матери кардиган.

О’Брайен сказал:

— Тысяча.

И опять то же самое. Она хотела поостеречься, но каждый раз боль зашкаливала. Как только угас ток, она бессвязно забормотала:

— Ой, ребенок заворочался. Живой. Сын Старшего Брата. Поселится с собачкой в твоей квартире.

Он назвал еще какое-то число, но Джулия не разобрала. Удар. Рассудок ее умчался прочь, и тут выяснилось, что она витает в воздухе, глядя сверху вниз на свое собственное тело. Очертания его вызвали у нее удивление: беременность была куда заметнее, а по полу растекалась лужица мочи. В помещении присутствовал, как она теперь увидела, и второй мужчина: стоял он вне поля зрения тела. Это был оператор электрошока. С черными сальными волосами и явственными кругами под глазами, прикусив губу, он склонился над шкалами своего аппарата. О’Брайен по-прежнему не умолкал, и ее поразило, что он обращается не к ней, Джулии, зависшей под потолком, а к телу на койке. Из кармана комбинезона он достал шприц, и она с любопытством наблюдала, как он вогнал иглу телу в предплечье. Потом раздался резкий черный щелчок, и она вновь очнулась, вернувшись в свое тело, которое подергивалось и дрожало.

Теперь она опять слышала неотвратимый голос О’Брайена:

— Не воображай, что ты спасешься — даже ценой полной капитуляции. Ни один из сбившихся с пути уцелеть не может. И если даже мы позволим тебе дожить до естественной смерти, ты от нас не спасешься. То, что делается с вами здесь, делается навечно. Мы сомнем тебя так, что ты уже никогда не поднимешься. С тобой произойдет такое, от чего нельзя оправиться, проживи ты еще хоть тысячу лет. Ты никогда не будешь способна на обыкновенное человеческое чувство. Внутри у тебя все отомрет. Любовь, дружба, радость жизни, смех, любопытство, храбрость, честность — всего этого у тебя уже никогда не будет. Ты станешь полой. Мы выдавим из тебя все до капли — а потом заполним собой.

Некоторое время она лежала в ознобе, ничего не понимая и только разглядывая кафельные плитки потолка. А потом сказала:

— Я этому не верю. Есть дитя. Старший Брат не поступит так со своим собственным ребенком. С младенцем, который не заслуживает ничего такого, от чего ему не оправиться за тысячу лет. Вы бьете его ребенка током. За что? За что вы ненавидите ребенка Старшего Брата? Не из-за меня же: я — ничто. Или вы терзаете меня за то, что я ношу ребенка Старшего Брата?

Над ней склонилось его лицо. Она пришла в смятение. Следом она поняла, что скоро умрет, и сказала:

— Простите. Жаль, что я не смогла быть полезной. Но я вам благодарна за ваше служение.

Он скомандовал:

— Три тысячи.

Она очнулась. Как видно, смерть была долгой, но пробудилась она в помещении, слегка отличном от прочих. Здесь отчетливо чувствовалась тяжелая сырость. Воздух был неподвижен. До нее дошло: это самое глубокое чрево министерства любви, уходящее под землю на много этажей, а то и миль. Вокруг ощущалось присутствие надзирателей. В поле зрения Джулии оказался только один: рыжеволосый, веснушчатый, он стоял в углу и методично набивал табаком небольшую трубку.

Джулия теперь почти сидела: койка была все та же, но изголовье отрегулировали иначе. Голову фиксировало другое устройство: обруч на мягкой подкладке больно сдавливал виски, но оставлял открытым все лицо. Лоб саднило, но тоже по-новому. Видимо, она чем-то поранилась, когда металась в беспамятстве. Волосы были мокрые, сама она жутко замерзла. Ее раздели догола и — знакомое ощущение — окатили из шланга, но потом натянули на нее старый, перепачканный комбинезон. Между ног ткань высохла и затвердела от мочи.

Койка смотрела прямо в телекран, показывавший другую камеру, очень похожую на эту, нынешнюю, но с более темным кафелем. В центре, пристегнутый к стандартной койке и тоже вздернутый до почти вертикального положения, находился мужчина. Перед ним стояли два столика, обтянутые зеленым сукном. Цвет был самый яркий из всех, какие только попадались Джулии в минилюбе, и поначалу она даже засмотрелась. Но очень скоро подняла глаза на пристегнутого к койке человека.

На первый взгляд это был глубокий старик. У него заострился нос, а во рту не осталось ни единого зуба, отчего сморщенным, розово-серым лицом он напоминал недавно вылупившую птицу. Впрочем, в следующий миг стало ясно, что причиной тому не возраст, а затяжное голодание. Как и многие здесь, он подвергся пыткам, о чем говорили синяки и ссадины. И лишь осмыслив это, Джулия узнала в нем Уинстона Смита. Он потерял, считай, все волосы и половину массы тела, но это был Уинстон Смит.

«Вот источник всех моих бед», — подумала Джулия. Тут рыжеволосый надзиратель, чиркнув спичкой, раскурил трубку. В воздухе дивно запахло